Том 2. Петербург - Страница 9

— «Что право?»

— «Кация — акция — кассация…»

— «Бл…»

— «И водки…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ресторанное помещение состояло из грязненькой комнатки; пол натирался мастикою; стены были расписаны рукой маляра, изображая там обломки шведской флотилии, с высоты которых в пространство рукой указывал Петр; и летели оттуда пространства синькою белогривых валов; в голове незнакомца же полетела карета, окруженная роем…

— «Пора…»

— «Собираются бросить…»

— «В Абл…»

— «Прав…»

Ах, праздные мысли!..

На стене красовался зеленый кудреватый шпинат, рисовавший зигзагами плезиры петергофской натуры с пространствами, облаками и с сахарным куличом в виде стильного павильончика.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

— «Вам с пикончиком?»

Одутловатый хозяин из-за водочной стоечки обращался к нашему незнакомцу.

— «Нет, без пикону мне».

А сам думал: почему был испуганный взгляд — за каретным стеклом: выпучились, окаменели и потом закрылись глаза; мертвая, бритая голова прокачалась и скрылась; из руки — черной замшевой — его по спине не огрел и злой бич жестокого слова; черная замшевая рука протряслась там безвластно; была она не рука, а… ручоночка …

Он глядел: на прилавке сохла закуска, прокисали все какие-то вялые листики под стеклянными колпаками с грудою третьеводнишних перепрелых котлеток.

«Еще рюмку…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Там вдали посиживал праздно потеющий муж с преогромною кучерской бородою, в синей куртке, в смазных сапогах поверх серых солдатского цвета штанов. Праздно потеющий муж опрокидывал рюмочки; праздно потеющий муж подзывал вихрастого полового:

— «Чего извоетс?..»

— «Чаво бы нибудь…»

— «Дыньки-с?»

— «К шуту: мыло с сахаром твоя дынька…»

— «Бананчика-с?»

— «Неприличнава сорта фрухт…».

— «Астраханского винограду-с?»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Трижды мой незнакомец проглотил терпкий бесцветно блистающий яд, которого действие напоминает действие улицы: пищевод и желудок лижут сухим языком его мстительные огни, а сознание, отделяясь от тела, будто ручка машинного рычага, начинает вертеться вокруг всего организма, просветляясь невероятно… на один только миг.

И сознание незнакомца на миг прояснилось: и он вспомнил: безработные голодали там; безработные там просили его; и он обещал им; и взял от них — да? Где узелочек? Вот он, вот — рядом, тут… Взял от них узелочек.

В самом деле: та невская встреча повышибла память.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Арбузика-с?»

— «К шуту арбузик: только хруст на зубах; а во рту — хоть бы что…»

— «Ну так водочки…»

Но бородатый мужчина вдруг выпалил:

— «Мне вот чего: раков…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Незнакомец с черными усиками уселся за столик, поджидать ту особу, которая…

— «Не желаете ль рюмочку?»

Праздно потеющий бородач весело подмигнул.

— «Благодарствуйте…»

— «Отчего же-с?»

— «Да пил я…»

«Выпили бы и еще: в маём кумпанействе…»

Незнакомец мой что-то сообразил: подозрительно поглядел он на бородача, ухватился за мокренький узелочек, ухватился за оборванный листик (для газетного чтения); и им, будто бы невзначай, прикрыл узелочек.

— «Тульские будете?»

Незнакомец с неудовольствием оторвался от мысли и сказал с достаточной грубостью — сказал фистулою:

— «И вовсе не тульский…»

— «Аткелева ж?..»

— «Вам зачем?»

— «Так…»

— «Ну: из Москвы…»

И плечами пожавши, сердито он отвернулся.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . ..

И он думал: нет, он не думал — думы думались сами, расширяясь и открывая картину: брезенты, канаты, селедки; и набитые чем-то кули: неизмеримость кулей; меж кулями в черную кожу одетый рабочий синеватой рукой себе на спину взваливал куль, выделяясь отчетливо на тумане, на летящих водных поверхностях; и куль глухо упал: со спины в нагруженную балками барку; за кулем — куль; рабочий же (знакомый рабочий) стоял над кулями и вытаскивал трубочку с пренелепо на ветре плясавшим одежды крылом.

— «По камерческой части?»

(Ах ты, Господи!)

— «Нет: просто — так…»

И сам сказал себе:

— «Сыщик…»

— «Вот оно: а мы в кучерах…»

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— «Шурин та мой у Кистинтина Кистинтиновича кучером…»

— «Ну и что ж?»

— «Да что ж: ничаво — здесь сваи…»

Ясное дело, что — сыщик: поскорее бы приходила особа.

Бородач между тем горемычно задумался над тарелкою несъеденных раков, крестя рот и протяжно зевая:

— «О, Господи, Господи!..»

О чем были думы? Васильевские? Кули и рабочий? Да — конечно: жизнь дорожает, рабочему нечего есть.

Почему? Потому что черным мостом туда вонзается Петербург; мостом и проспектными стрелами, — чтоб под кучами каменных гробов задавить бедноту; Петербург ненавидит он; над полками проклятыми зданий, восстающими с того берега из волны облаков, — кто-то маленький воспарял из хаоса и плавал там черною точкою: все визжало оттуда и плакало:

— «Острова раздавить!..»

Он теперь только понял, что было на Невском Проспекте, чье зеленое ухо на него поглядело в расстоянии четырех вершков — за каретным стеклом; маленький там дрожащий смертёныш тою самою был летучею мышью, которая, воспаря, — мучительно, грозно и холодно, угрожала, визжала…

Вдруг — …

Но о вдруг мы — впоследствии.

Письменный стол там стоял

Аполлон Аполлонович прицеливался к текущему деловому дню; во мгновение ока отчетливо пред ним восставали: доклады вчерашнего дня; отчетливо у себя на столе он представил сложенные бумаги, порядок их и на их бумагах им сделанные пометки, форму букв тех пометок, карандаш, которым с небрежностью на поля наносились: синее «дать ходъ» с хвостиком твердого знака, красное «справка» с росчерком на «а».