Том 2. Петербург - Страница 128
- Предыдущая
- 128 / 175
- Следующая
128
Ножницы
— «Барин: спите?»
Александр Иванович Дудкин сквозь тяжелое забытье смутно слышал давно, что его теребили.
— «А, барин?..»
Наконец открыл он глаза и просунулся в хмурый день:
— «Да барин же!»
Голова наклонилась.
— «Что такое?»
Александр Иванович сообразил только тут, что протянут на козлах.
— «Полиция?»
Угол жаркой подушки торчал у него перед глазом.
— «Никакой полиции нет…»
Темно-красное прочь ползло по подушке пятно — брр: и — мелькнуло в сознании:
— «Это — клоп…»
Он хотел приподняться на локте, но снова забылся.
— «Господи, да проснитесь…»
Он приподнялся на локте:
— «Ты, Степка?»
Он увидел струю бегущего пара; пар — из чайника: у себя на столе он увидел и чайник, и чашку.
— «Ах, как славно: чаек».
— «Что за славно: горите вы, барин…»
Александр Иваныч с удивленьем заметил, что он не раздет; даже не было снято пальтишко.
— «Ты тут как очутился?»
— «Я тут к вам позашел: забастовка — на оченно многих заводах; полицию понагнали… Я тут к вам позашел, тоись, с Требником».
— «Да ведь, помнится, Требник у меня».
— «Что вы, барин: это вам померещилось…»
— «Разве мы вчера не видались…»
— «Не видались — два дня».
— «А мне думалось: мне показалось…»
Что думалось?
— «Захожу нынче к вам: вижу — лежите и стонете, разметались, горите — в огне весь».
— «Да я, Степка, здоров».
— «Уж какое здоровье!.. Я тут вам чайку вскипятил; хлеб принес; калач-то горячий; попьете — все лучше. А что так-то валяться…»
Ночью в жилах его протекал металлический кипяток (это вспомнил он).
— «Да — да: жар, братец мой, ночью был основательный…»
— «И не мудрено…»
— «Жар во сто градусов…»
— «Ат алхаголю и сваритесь».
— «В собственном кипятке? Ха-ха-ха…»
— «Что ж? Сказывали: у одного алхагольного человека изо рта дымки бегали… И сварился он…»
Александр Иванович усмехнулся нехорошей улыбкой.
— «Допились уж до чертиков…»
— «Были чертики, были… Потому и спрашивал Требник: отчитывать».
— «Допьетесь и до Зеленого Змия…»
Александр Иванович криво вновь усмехнулся:
— «Да и вся-то, дружок мой, Россия…»
— «Ну?»
— «От Зеленого Змия…»
Сам же думал:
— «Эк дернуло!..»
— «Йетта вовсе не так: Христова Рассея…»
— «Брешешь…»
— «Сами брешете: допьетесь — до нее, до самой …»
Александр Иванович испуганно привскочил.
— «До кого?»
— «Допьетесь — до белой… до женщины …»
Что белая горячка подкрадывалась, — сомнения не было.
— «Ах! Вот что: сбегал бы ты до аптеки… Купил бы ты мне хинки: солянокислой…»
— «Что ж, можно…»
— «Да помни: не сернокислой; сернокислая — одно баловство…»
— «Тут, барин, не хина…»
— «Пошел — вон!..»
Степан — в дверь, а Александр Иванович — вдогонку:
— «Да уж, Степушка, заодно и малинки: малинового варенья — мне к чаю».
Сам же подумал:
— «Малина — прекрасное потогонное средство», — и с прыткими, какими-то текучими жестами подбежал к водопроводному крану; но едва он умылся, как внутри его снова все вспыхнуло, перепутывая действительность с бредом.
Так. Пока говорил он со Степкой, все казалось ему, что за дверью его поджидало: исконно-знакомое. Там, за дверью? И туда проскочил он; но за дверью открылась площадка; да лестничные перила повисали над бездной; Александр Иванович тут над бездной стоял, прислоняясь к перилам, прищелкивая совершенно сухим деревянистым языком и вздрагивая от озноба. Какое-то ощущение вкуса, какое-то ощущение меди: и во рту, и на кончике языка.
— «Верно, оно поджидает на дворике…»
Но на дворике никого, ничего.
Тщетно он обежал закоулки, проходики (между кубами сложенных дров); серебрился асфальт; серебрились осины; никого, ничего.
— «Где ж оно?»
Пробегал там с покупками Степка; но за дрова он от Степки, как шаркнет, потому что его осенило:
— «Оно — в металлическом месте…»
Что такое это за место, почему оно — металлическое оно? Обо всем подобном крутящееся сознание Александра Ивановича очень смутно ответило. Тщетно тщился он вспомнить: оставалася вовсе не память о в нем обитавшем сознании; воспоминание оставалось одно: какое-то иное сознание тут действительно было; то иное сознание перед ним развертывало очень стройно картины; в этом мире, не похожем вовсе на наш, обитало оно…
Оно снова появится.
С пробуждением всякое иное сознание превращалося в математическую, не реальную точку; и оно, стало быть, днем сжималось малой частью математической точки; но точка частей не имеет; и — стало быть: его не было.
Оставалася память об отсутствии памяти и о деле, которое должно выполнить, которое отлагательств не терпит; оставалася память — о чем?
О металлическом месте …
Что-то его осенило: и пружинными, легкими побежал он шагами к перекрестку двух улиц; на перекрестке двух улиц (он знал это) из окна магазина выпрыскивал переливчатый блеск… Только вот где магазинчик? И — где перекресток?
Там сияли предметы.
— «Металлы там?»
Удивительное пристрастие!
Почему это в Александре Ивановиче обнаружилось такое пристрастие? Действительно: на углу перекрестка металлы сияли; это был дешевенький магазинчик всевозможных изделий: ножей, вилок, ножниц.
Он вошел в магазинчик.
Из-за грязной конторки к засиявшему сталью прилавку приволочилась какая-то сонная харя (вероятно, собственник этих сверл, лезвий, пил); круто как-то на грудь падала узколобая голова; в орбитах, под очками затаивались красновато-карие глазки:
- Предыдущая
- 128 / 175
- Следующая